Мартуся Послушай-ка. На твоей помойке под ивой валяется какая-то баба. Это ведь у тебя там помойка, да?
Иоанна Я посмотрела на иву. Начинало темнеть.
Теоретически — помойка, хотя с мусорщиками я пока не договорилась. А что?
Мартуся Я же говорю: там баба валяется.
Иоанна Ну и что?
Мартуся Может, сделать что-нибудь? Вдруг она пьяная?
Иоанна И что дальше? Тебе её жалко, что ли? Пусть себе протрезвеет в зелёных кущах. Никто её там не задавит… Она вдоль валяется или поперёк?
Мартуся Скособочившись. Этак геометрически. Вообще-то на проезжую часть она не высовывается. Слушай, а тебя что, это вообще не трогает? В конце концов, твой же дом, твоя ива, твоя помойка!
Иоанна Ничего иве не сделается. А вот насчёт бабы…
Я задумалась. Не будь я так зла по самым разным причинам, повела бы себя как нормальный человек. Но злость во мне просто кипела, я ненавидела весь мир, бабу, даже собственную иву, которая, ей-богу, в жизни мне ничего плохого не сделала. Правда, один раз попыталась выколоть глаз, но тут уж я сама виновата.
Мартуся Может, сходить посмотреть на неё поближе? А то потом скажут, что у меня галлюцинации всякие. Если бы она лежала на моей помойке, я бы в окошко хоть выглянула.
Иоанна В окно помойку не видно. Ну ладно уж, пойду гляну. Слушай, я её сфотографирую! На всякий случай. Чтобы про меня тоже потом не говорили насчёт галлюцинаций, к тому же хватит с меня чужих машин у моего забора. Где фотоаппарат?
Мартуся Мы выскочили на улицу как были — в тапочках. К счастью, погода стояла сухая, а до помойки от калитки было метров десять. Фотоаппарат я настроила на ходу.
Иоанна Действительно, у моего мусорного сарайчика лежала скорченная фигура, на первый взгляд — женщина. В чёрных брюках. И что это бабы так упрямо носят портки? Ну ладно, взбесились они на почве эмансипации, к власти рвутся — так пусть себе властвуют на здоровье, но для этого нужна совсем не та часть тела, которую в штаны облачают, властвовать можно и в юбке… Рыжие патлы заслоняли лицо, из-под брюк торчали туфли на высоких шпильках. Да уж, тут не ошибёшься — женщина. Патлы и портки ещё ни о чем не говорят, но на этаких каблучищах мужики не ходят. Слава богу, хоть на такое они ещё не способны.
Я сделала два снимка, сверкнув вспышкой.
Потом с большой неохотой согласилась подумать, как быть дальше.
Мартуся Тебе не кажется, что она как-то не так выглядит? Вдруг ей плохо, мы с тобой тогда настоящими чудовищами окажемся. Причём нечеловеческими.
Иоанна Если она не криминальный элемент, то мы с тобой можем не тратить своё человеколюбие,  Только преступников в нашей стране полагается жалеть, холить и лелеять. Я могу позвонить, если этот паршивый мобильник хоть с кем-нибудь меня соединит. Господи, тебе обязательно надо было вылезать из машины и натыкаться на неё?!
Мартуся Необязательно.  Но она как-то случайно попалась мне на глаза, вот я из любопытства и подошла…
Иоанна Мало того, что ива свисает, так баба ещё и травкой прикрылась. Это полынь с лебедой, я сама их повыдёргивала из этой песчаной горки. Видишь, это совсем не песок даже, а мой хвалёный садовый чернозём.
Мартуся Так ты что, сама прикрыла?
Иоанна Кого? Чернозём?
Мартуся Да нет же, бабу эту.
Иоанна Ты считаешь, что она тут три недели валяется? Я сорняки полола три недели назад! Неужели не видно, что они совсем высохли!
Мартуся Я в сорняках не разбираюсь. Но ты права, тётку они слегка прикрывают. Мы ещё немного постояли, вглядываясь в распростёртую фигуру. Как ты живешь в этом доме одна?
Иоанна И Витек явится — в уши мне капать начнет насчёт сигнализации…
А такое, что я на жратву не трачусь! Ты у меня меха с брильянтами видела?!
Мартуся Ну не знаю, если эта твоя куртенка — меха…
Иоанна По институтам красоты я не бегаю, на одежду плевать хотела, драгоценности мне до лампочки, бутылка водки у меня по три года стоит непочатая, а шампанское с прошлого года лежит.
Так на что мне деньги тратить…
Мартуся На пиво…
Иоанна Ты что, сдурела? Сколько я того пива выпью? Три бочки, что ли? И где мне его хранить? Оно мне вообще вредно, без тебя я его почти в рот не беру. 
Мартуся А на что тебе, собственно, сигнализация? У тебя ворам и поживиться почти нечем.
Иоанна Потому что воры — дураки.  Думают, у меня тут полон дом сокровищ несметных. У нормального человека они наверняка и были бы. Зато у меня есть компьютер, а в нем все моё добро, ворам оно ни к чему, а для меня — смысл жизни. Как думаешь, она жива? Куда звонить, в полицию или в «скорую»?
Мартуся Я проверять не буду, и не проси!  Сама её пощупай.
Иоанна Не хочу.
Мартуся Тогда звони туда, куда дозвонишься.

Толстый. Нам придется съесть одного из нас.
Средний. Съедим!
Малый. (горячо поддерживая). Да, да, съедим!
Толстый. Господа, не будем детьми! Уясните, пожалуй­ста, себе, что мы не можем все кричать одно и то же «съе­дим». В такой ситуации один из нас должен сказать: «Пожа­луйста, угощайтесь».
Средний. Кто?
Малый. Кто?
Толстый. Вот об этом я и хочу у вас спросить.

Все в замешательстве молчат.

Взываю к чувству товарищества. К хорошему воспитанию, на­конец.
Средний. (указывая пальцем в небо, словно это его вдруг страшно заинтересовало). Чайки, вон, вон!
Малый. Может, это покажется вам эгоизмом, грубо­стью. Но я всегда думал только о себе. Скажу откровенно, еще в школе я съедал завтрак сам и никогда ни с кем не делился.
Толстый. Это очень плохо. Но как быть? Бросим жре­бий.
Средний. Великолепно.
Малый. Лучший выход.
Толстый. Жеребьевку произведем по следующей систе­ме: один из нас назовет какую-нибудь цифру, потом другой назовет другую. Потом я, тоже вслух, назову цифру. Если в сумме получится нечетное число, то жребий падает на меня. Вы съедаете меня. Если в сумме окажется число четное, то бу­дет съеден один из вас.
Средний. Нет... Я, собственно, всегда был противником азарта.
Малый. Что будет, если вы ошибетесь?
Толстый. Я вижу, господа, вы мне не доверяете. Ничего не поделаешь.
Средний. Давайте искать другой выход. Мы люди циви­лизованные. Жребий — пережиток пещерной эпохи.
Малый. Предрассудок.
Толстый. Хорошо, можем устроить всеобщие выборы.
Малый. Мы собрались здесь, чтобы поговорить о не тер­пящем отлагательства деле — о распределении продовольст­вия. Друзья, меня в расчет не берите. У меня жена и дети. На закате, сидя в саду, я качал детей на качелях, а жена в это время занималась вышиванием, пока не стемнеет! Господа, друзья! Видите вы эту идиллическую картину? Волнует она вас?
Средний. Это не аргумент. Когда речь идет об общем благе, сантименты тут ни при чем. Дети могут качаться сами.
Толстый. Это даже здоровее.
Средний. Да-да! Здоровее! Пусть идут в парк на кару­сель, на качели... Нет, дети — это не аргумент.
Малый. Но, друзья мои! Когда я был еще мальчиком, я строил честолюбивые планы. Это правда. Я недостаточно ра­ботал над собой и не достиг того, чего хотел. Но чувствую — еще не поздно. Многое можно еще наверстать, обещаю — я не буду больше останавливаться на полпути к цели. Да, у меня бывали минуты слабости, признаюсь. Я не верил в себя, ле­нился, временами терял надежду... но я еще наверстаю, кля­нусь, наверстаю... Я буду закалять волю, воспитывать харак­тер, овладевать знаниями, пока не достигну всего, чего еще в силах достичь. Стану выдающейся личностью.
Средний. Громче!
Малый. Стану выдающейся личностью!
Толстый. Голый субъективизм.
Средний. Мы хотим есть!
Толстый. Давайте, сударь, вместе. Раз, два...
Толстый и Средний (скандируют вместе). Мы хо-тим есть! Мы хо-тим есть!
Малый. (утратив самообладание, почти плача). Не сове­тую, господа, не советую... (Сходит с трибуны.)
Средний. (отдает Малому свое древко транспаранта, сам влезает на трибуну). Братья-сотрапезники!

Толстый аплодирует, Малый хлопает тоже, но как-то неуверенно, шмы­гая при этом носом.

Я человек неученый и распинаться перед вами не буду. Дей­ствовать — это другое дело. С юных лет я увлекаюсь кулинар­ным искусством. Не еда даже главное, нет! Я человек скром­ный, непритязательный и, откровенно сказать, не интересуюсь тем, что бы поесть. Ем все что попадается и — заметьте, пожа­луйста, — в самых ограниченных количествах. Да что я говорю! Я вообще ничего не ем. Еще два-три года назад пожую, бывало, от случая к случаю что-нибудь раз в педелю, а теперь? Теперь с этим покончено навсегда, теперь радостью мо­ей жизни стало приготовление пищи. Для повара нет ничего приятней, чем, натрудившись вволю, наблюдать за людьми, которые за обе щеки уплетают приготовленное им яство. Только такой награды мне и надо. Добавлю еще, что я специа­лист по мясным блюдам. Мои соусы не знают себе равных. Вот и все, что я хотел сказать.
Толстый. Браво! (Аплодирует.)

Малый, впав в апатию, не реагирует. Средний сходит с трибуны и меня­ется местами с Толстым,
который в свою очередь влезает на трибуну.

Средний. Ура! (Смолкает.)
Толстый. (стоит, уперев руки в бока, смотрит вокруг, словно его окружает большая толпа. Взмахивает неожиданно рукой в фашистском приветствии). Привет вам, голодающие!
Средний. (в восторге). Ура! Да здравствует! Урааа!
Толстый. (успокаивает его властным движением руки). Я скажу коротко, по-солдатски! Во-первых, я не хочу влиять на ваш выбор. Решите сами. Я всего лишь ваш слуга, и ваша воля для меня — закон. Съем все, что дадут. Во-вторых, нечего долго распространяться: я несъедобный. Я всегда был жилистый, ко­стлявый и худосочный. Два ребра у меня железные, печень вы­резана, одна нога короче другой. Насчет трихин я тоже не уверен. Умалчивать не стану. В-третьих, не люблю демагогии и хо­чу ясности: если меня не выберете, то мой будущий партнер получит бедро и окорок. Я удовольствуюсь остальным, вклю­чая, разумеется, язычок. Всем, у кого есть на него притязания, категорически заявляю: от языка мы не откажемся!
Малый. Вы были великолепны! Только... Дело в том... что... Видите ли, я не ем окорока... Дурно влияет на желудок... Поэтому, если для вас это не составит разницы...
Средний. (замирая перед Толстым по стойке «смирно»). Если позволите, примите мои поздравления... Ваша речь меня потрясла. Что касается языка, я полностью на ва­шей стороне.
Толстый. Ну, предвыборная борьба закончена. Теперь — голосовать. (Ставит цилиндр посреди плота.)