«Из всего, что вечно, самый краткий срок у любви» — таков лейтмотив европейского бестселлера Я. Вишневского. Герои «Одиночества в сети» встречаются в интернет-чатах, обмениваются эротическими фантазиями, рассказывают истории из своей жизни, которые оказываются похлеще любого вымысла. Встретятся они в Париже, пройдя не через одно испытание, но главным испытанием для любви окажется сама встреча...

***
Я задержалась рядом с тобой. Возможно, верней будет, если я скажу, что это я задержала тебя при себе. Но это egal, как ты любишь говорить. Тем не менее ты мне рассказал. Но то, чем ты даришь меня каждый день, вообще не назовешь ни приятным, ни банальным. Кроме того, ты, наверно, решил, что я это выдержу. Я ведь виртуальна. Как ангел. Ангелы тоже виртуальны. Они всегда были такие. Даже за тысячу лет до Интернета.
Но в моем случае это не так. Я ВСЕГО ЛИШЬ виртуальна. И ничего общего с ангелом не имею. Я грешная, развратная женщина. Но то, что ты такой исключительный и стоишь всех этих грехов, меня ничуть не оправдывает.

***

Уже давно он мог бы зайти куда как дальше, растроганно подумала она, прочитав этот вопрос.
Впоследствии ее тело часто становилось темой их разговоров. Деликатно, но систематически он расспрашивал ее обо всем. Больше всего его интересовали ее глаза, губы, руки. Однажды он написал:
Я вчера был в парфюмерном магазине и видел, как женщины с удовольствием прыскали себе на внутреннюю часть запястья новые духи, а потом нюхали их. Глядя на них, я вдруг понял, с каким наслаждением я целовал бы твои запястья.
И он сразу же задал тот самый вопрос. Впервые он отважился на такое. До той поры он старательно обходил все темы, которые могли бы вынудить ее рассказать что?то о других мужчинах в ее жизни. Из прошлой или из нынешней. А тут он вдруг спросил:
Кто?нибудь целует тебе запястья?
Ей тогда стало так грустно. Она коснулась пальцами экрана монитора. И почувствовала, что должна ответить.
Никто никогда не целовал и не целует мне запястья. Ни с какой стороны. До тебя никто даже на секунду не проявил интереса к моим запястьям. – И она тут же допечатала: – Когда мы встретимся, ты ведь будешь их целовать, да?
Тогда он ей ничего не ответил.

***

До половины пятого никто его не тревожил. И только тогда в правой нижней части монитора начал мигать символ в виде маленькой желтой карточки. Знак, что кто-то прислал ему сообщение по ICQ и вероятней всего дожидается ответа. Он отпил «колы» из банки и щелкнул по желтой карточке.
Я все еще немножко влюблена, еще полна остатками бессмысленной любви, и мне так грустно сейчас, что захотелось кому-нибудь сказать об этом. Какому-нибудь совершенно чужому человеку, который не сможет меня обидеть. Наконец будет хоть какая-то польза от этого Интернета. Я попала на тебя. Могу я тебе рассказать?
С минуту он чувствовал себя, как человек, который случайно прочитал письмо, адресованное другому. Прежде всего он должен был увериться, что оно назначено ему. И если да, узнать, почему именно ему. Он написал:
Вы уверены, что хотите именно меня одарить своим доверием? И если да, как получилось, что вы попали именно на меня?
В этот момент она открыла чат.
ОНА: Послушай, ты – Якуб, ты – поляк и уже много лет живешь в Мюнхене. Ведь так? Я выбрала тебя, потому что ты достаточно анонимен, находишься достаточно далеко и достаточно долго живешь в Германии. Для меня это гарантия, что ты не подстроишь мне какой-нибудь сюрприз, хочешь ли ты, чтобы я тоже обращалась к тебе на «вы»? Будет не так камерно и интимно. Но если ты хочешь…
ОН: Все это нетрудно было узнать. Регистрируясь в ICQ, следовало сообщить о себе кое-какие данные. То, что она сообщила, в точности совпадало с тем, что он вписал в регистрационный формуляр. ICQ позволял гарантированно прочесывать банк данных всех, кто вписан в него, по разным критериям. Так она нашла его.
Она была провоцирующе непосредственна. Да, именно так. Он улыбнулся. В первый раз за этот день. И напечатал:
В принципе, больше всего сюрпризов устроили миру немцы, но я не собираюсь их оправдывать. Разумеется, ты можешь обращаться ко мне на «ты». Даже если тебе всего 13 лет.
ОНА: Скажи только, какое у тебя образование. Это не нахальство. Всего лишь любопытство. Мне бы хотелось иметь с тобой общую частоту.
ОН: Это уже теряло характер провоцирующей непосредственности. И смахивало уже на наглость. Ему трудно было поверить в искренность ее утверждения «это не нахальство». Но если она собиралась его спровоцировать, то ей это удалось. Он нервно застучал по клавишам:
Образование? Нормальное. Как у всех. Магистр математики, магистр философии, доктор математики, доктор информатики.
ОНА: Господи! Ну я и попала! Тебе что, уже под семьдесят? Если так, то это замечательно. Значит, у тебя есть опыт. Ты выслушаешь меня и дашь совет, ведь верно?
ОН: Читал это он с улыбкой.
Если это грустно, то не выслушаю. А подозреваю, что грустно. Семидесяти мне еще не исполнилось. И все-таки не рассказывай мне, пожалуйста. Сегодня ничего печального. Даже не пытайся. Напиши лучше e-mail по адресу Jakub@epost.de. Я борюсь с печалью в среднем 24 часа в сутки. Сейчас я порекомендовал бы тебе крайние средства: химия либо спиртное. А вот завтра я внимательно прочитаю твой e-mail и дам совет.
Впрочем, тебе не нужны советы. Просто ты должна кому-то рассказать, поделиться, а твой психотерапевт сегодня занят или в отпуске.
ОНА: Ты считаешь, что славянам может помочь психотерапевт? Ведь они и так все всегда знают лучше. Кроме того, у меня впечатление, что все психотерапевты в Польше либо пишут книжки, либо организуют издательства, либо состоят на постоянной работе на телевидении или радио. Ты продолжаешь еще оставаться славянином?
ОН: Наверное, уже нет. Я не пью водку, пунктуален, держу слово и не устраиваю восстаний. Но психотерапевт у меня был еще в Польше. Но это было так давно, что его называли еще психиатром, а организация издательства каралась еще суровей, чем самогоноварение.
ОНА: И помог тебе психиатр?
ОН: Сам психиатр – нет. Но то, что я у слышал в его приемной, очень помогло.
ОНА: У тебя был болен разум или душа?
ОН: Минутку! Так не пойдет! Эта дамочка постучалась в монитор его компьютера, как чужой человек в дверь, и теперь собирается вызнать всю его подноготную. Но не успел он отреагировать, как пришло следующее ее сообщение.
ОНА: Да, знаю. Я зашла слишком далеко. Все из-за этой виртуальности. У меня ощущение, что сам факт нашей взаимной анонимности подтолкнул меня задавать такие вопросы, которые я ни за что бы не задала, если бы познакомилась с тобой в поезде или в кафе. Извини.
ОН: Она права. Интернет, он такой. Немножко напоминает исповедальню, а разговоры – нечто наподобие групповой исповеди. Иногда ты оказываешься исповедником, иногда – исповедующимся. Это результат расстояния и уверенности, что всегда можно вытащить штекер из гнезда.
Здесь ничего не отвлекает внимание. Ни запах, ни внешность, ни слишком маленькая грудь. В Сети свой образ создаешь словами. Собственными словами. Никогда не известно, сколько времени штекер будет в гнезде, и потому сразу переходишь к главному и задаешь по-настоящему существенные вопросы. Но даже задавая их, кажется, не ждешь полной искренности. Впрочем, в этом-то как раз он не был уверен. И потому всегда отвечал искренне. «Если не знаешь, что сказать, говори правду». Он не помнил, кто из философов давал такой совет, но философ этот несомненно был прав. Кроме того, опыт у него был не слишком большой. До сих пор он вел подобные виртуальные беседы только с аспирантом из Варшавы. Он напечатал:
Ты думаешь, можно отличить больной разум от больной души? Спрашиваю это из любопытства. У меня было все больное. Каждая клеточка. Но это уже прошло. Может, я не вполне здоров, однако, вне всяких сомнений, излечен.
ОНА: Знаешь, а ты меня тронул. Не знаю пока точно почему, но тронул. Мне пора идти домой. Рада, что могла тебе написать. Напишу еще. До завтра.
ОН: Береги себя. Имя у тебя красивое.

Он. Он был учителем.
Она. Она — его ученицей.
Он. Они полюбили друг друга.
Она. Из его квартиры в Гарлеме поехали на роликах расписываться в нью-йоркскую ратушу, в Нижний Манхэттен.
Он. Ему тогда было двадцать восемь, ей пятнадцать. Шел 1913 год. Он — одиннадцатый ребенок негритянки,
Она. Она — родившаяся в России дочь русских эмигрантов.
Он. Он оказался необычайно талантливым. Написал «Историю философии», было распродано 20 миллионов экземпляров.
Она. Его звали Уилл Дюран. Его жену — Ариэль.
Он. Они поставили перед собой огромную задачу — написать «Историю мировой культуры». Со дня свадьбы не провели порознь ни одного дня и ни одной ночи.
Она. После пятидесяти лет совместной жизни могли говорить друг с другом, как на первом свидании.
Он. В 1977 году президент Форд наградил их высшей литературной премией США.
Она. Она тогда сказала: «Всем, чего я достигла в жизни, я обязана моему учителю, другу и мужу».
Он. Он добавил: «Бог подарил мне ее и воздух, чтобы дышать».
В 1981 году Уиллу Дюрану предстояла операция. Неделями он лежал в отделении интенсивной терапии.
Она. А дома, в нескольких кварталах от больницы, умерла его восьмидесятитрехлетняя жена. Медсестры и врачи скрывали это от него.
Он. Через одиннадцать дней после смерти жены Уилл Дюран сам отключил кислородный аппарат…
В кислородном аппарате — только воздух, чтобы дышать.

«Из всего, что вечно, самый краткий срок у любви»

Он. Любовь — это больше, чем простой поцелуй, это больше… Можно при этом сойти с ума.
Она. Или влюбиться. Когда я сегодня пытаюсь понять, в какой момент я полюбила его понастоящему, мне всегда приходят в голову те пять минут и сорок одна секунда. Он отменил три встречи в Берлине, потратил безумные деньги, полетел через Кёльн…Он услышал одну песню в такси из аэропорта «Тегель» до центра Берлина. Он впихивал мне в уши музыку и слова, которые рассказывают о последней любви… Он встал у меня за спиной, надевая мне наушники. Потом развернул к себе, нажал клавишу на плеере… Я стояла ошарашенная…
Он. Через два часа, когда я сидел в самолете, направлявшемся в Милан, она до последнего бита заполнила компакт-диск копиями этой песни. Она уместилась на нем девятнадцать раз. Девятнадцать раз по пять минут и сорок одной секунде воспоминаний.
Она. Когда мне было плохо, когда я тосковала, когда часами не спускала глаз с телефона, который не звонил, когда в интернете проверяла по всем аэропортам мира, приземлился ли его самолет, когда вечерами просиживала на подоконнике в кухне, не в состоянии заставить себя, даже избавившись от парализующей грусти, пройти эти несколько шагов до кровати в спальне, тогда этот диск мне очень помогал. Иногда, когда я не могла слушать его там, где хотелось, мне было достаточно вынуть его из сумочки и кончиками пальцев нежно при коснуться к его блестящей поверхности.
Он. Даже это ей помогало. Помогало. До вчерашнего дня…
Она. Я прослушала его целиком. До последнего такта в последнем, девятнадцатом повторе. Девятнадцать раз прощалась с ним.

Он. О, это совсем не походило на последнюю сигарету перед казнью. Это была сама казнь. Причем приведенная в исполнение в девятнадцать приемов. И каждый последующий болезненнее предыдущего.
Она. К концу экзекуции я прониклась такой ненавистью, что стала точь-в-точь как тот самый разъяренный глухой слепец. Я встала с кровати, прошла к прямоугольному эркеру, положила диск на паркет и принялась бить по нему молотком.
Он. Потом стала ползать на коленках по паркету, находить куски — те, что побольше, и колотить по ним, и так далее.
Она. Наконец, покончив с крупной крошкой, я уселась в эркере, вытащила из окровавленных коленей вонзившиеся в них осколки, сложила их рядышком и молотила так долго, пока они не превратились в металлический, красный от крови порошок. Он сидел в соседней комнате и должен был слышать эти оглушительные удары молотка. Слышал… Не пришел…